Неточные совпадения
Разговаривая и здороваясь со встречавшимися знакомыми, Левин с князем прошел все
комнаты: большую, где стояли уже столы и
играли в небольшую игру привычные партнеры; диванную, где
играли в шахматы и сидел Сергей Иванович, разговаривая с кем-то; бильярдную, где на изгибе
комнаты у дивана составилась веселая партия с шампанским,
в которой участвовал Гагин; заглянули и
в инфернальную, где у одного стола, за который уже сел Яшвин, толпилось много державших.
Спор громче, громче; вдруг Евгений
Хватает длинный нож, и вмиг
Повержен Ленский; страшно тени
Сгустились; нестерпимый крик
Раздался… хижина шатнулась…
И Таня
в ужасе проснулась…
Глядит, уж
в комнате светло;
В окне сквозь мерзлое стекло
Зари багряный луч
играет;
Дверь отворилась. Ольга к ней,
Авроры северной алей
И легче ласточки, влетает;
«Ну, — говорит, — скажи ж ты мне,
Кого ты видела во сне...
Я бросился на крыльцо. Караульные не думали меня удерживать, и я прямо вбежал
в комнату, где человек шесть гусарских офицеров
играли в банк. [Банк — карточная азартная игра.] Майор метал. Каково было мое изумление, когда, взглянув на него, узнал я Ивана Ивановича Зурина, некогда обыгравшего меня
в симбирском трактире!
В чистеньком городке, на тихой, широкой улице с красивым бульваром посредине, против ресторана, на веранде которого, среди цветов,
играл струнный оркестр, дверь солидного, но небольшого дома, сложенного из гранита, открыла Самгину плоскогрудая, коренастая женщина
в сером платье и, молча выслушав его объяснения, провела
в полутемную
комнату, где на широком диване у открытого, но заставленного окна полулежал Иван Акимович Самгин.
Она открыла дверь, впустив
в коридор свет из
комнаты. Самгин видел, что лицо у нее смущенное, даже испуганное, а может быть, злое, она прикусила верхнюю губу, и
в светлых глазах неласково
играли голубые искры.
За чаем выпили коньяку, потом дьякон и Макаров сели
играть в шашки, а Лютов забегал по
комнате, передергивая плечами, не находя себе места; подбегал к окнам, осторожно выглядывал на улицу и бормотал...
Он заслужил
в городе славу азартнейшего игрока
в винт, и Самгин вспомнил, как
в комнате присяжных поверенных при окружном суде рассказывали: однажды Гудим и его партнеры
играли непрерывно двадцать семь часов, а на двадцать восьмом один из них,
сыграв «большой шлем», от радости помер, чем и предоставил Леониду Андрееву возможность написать хороший рассказ.
— Глупости, — ответила она, расхаживая по
комнате,
играя концами шарфа. — Ты вот что скажи — я об этом Владимира спрашивала, но
в нем семь чертей живут и каждый говорит по-своему. Ты скажи: революция будет?
«Что же я тут буду делать с этой?» — спрашивал он себя и, чтоб не слышать отца, вслушивался
в шум ресторана за окном. Оркестр перестал
играть и начал снова как раз
в ту минуту, когда
в комнате явилась еще такая же серая женщина, но моложе, очень стройная, с четкими формами,
в пенсне на вздернутом носу. Удивленно посмотрев на Клима, она спросила, тихонько и мягко произнося слова...
Он охотно останавливал глаза на ее полной шее и круглых локтях, когда отворялась дверь к ней
в комнату, и даже, когда она долго не отворялась, он потихоньку ногой отворял ее сам и шутил с ней,
играл с детьми.
Тетка ушла
в свою
комнату. Ольга долго, задумчиво
играла на фортепьяно, но потом оставила.
Она воздвигла ей парадную постель
в гостиной, чуть не до потолка, походившую на катафалк. Марфенька,
в своих двух
комнатах, целый вечер
играла, пела с Викентьевым — наконец они затихли за чтением какой-то новой повести, беспрестанно прерываемым замечаниями Викентьева, его шалостями и резвостью.
У него лениво стали тесниться бледные воспоминания о ее ласках, шепоте, о том, как она клала детские его пальцы на клавиши и старалась наигрывать песенку, как потом подолгу
играла сама, забыв о нем, а он слушал, присмирев у ней на коленях, потом вела его
в угловую
комнату, смотреть на Волгу и Заволжье.
— Дайте мне силу не ходить туда! — почти крикнула она… — Вот вы то же самое теперь испытываете, что я: да? Ну, попробуйте завтра усидеть
в комнате, когда я буду гулять
в саду одна… Да нет, вы усидите! Вы сочинили себе страсть, вы только умеете красноречиво говорить о ней, завлекать,
играть с женщиной! Лиса, лиса! вот я вас за это, постойте, еще не то будет! — с принужденным смехом и будто шутя, но горячо говорила она, впуская опять ему
в плечо свои тонкие пальцы.
Последняя фраза целиком долетела до маленьких розовых ушей Верочки, когда она подходила к угловой
комнате с полной тарелкой вишневого варенья. Фамилия Привалова заставила ее даже вздрогнуть… Неужели это тот самый Сережа Привалов, который учился
в гимназии вместе с Костей и когда-то жил у них? Один раз она еще укусила его за ухо, когда они
играли в жгуты… Сердце Верочки по неизвестной причине забило тревогу, и
в голове молнией мелькнула мысль: «Жених… жених для Нади!»
В следующей
комнате шла игра с той молчаливой торжественностью, с какой
играют только завзятые игроки, игроки по призванию.
«Знаю я, говорю, Никитушка, где ж ему и быть, коль не у Господа и Бога, только здесь-то, с нами-то его теперь, Никитушка, нет, подле-то, вот как прежде сидел!» И хотя бы я только взглянула на него лишь разочек, только один разочек на него мне бы опять поглядеть, и не подошла бы к нему, не промолвила,
в углу бы притаилась, только бы минуточку едину повидать, послыхать его, как он
играет на дворе, придет, бывало, крикнет своим голосочком: «Мамка, где ты?» Только б услыхать-то мне, как он по
комнате своими ножками пройдет разик, всего бы только разик, ножками-то своими тук-тук, да так часто, часто, помню, как, бывало, бежит ко мне, кричит да смеется, только б я его ножки-то услышала, услышала бы, признала!
А я из
комнаты больной не выхожу, оторваться не могу, разные, знаете, смешные анекдотцы рассказываю,
в карты с ней
играю.
— Иду. — Лопухов отправился
в комнату Кирсанова, и на дороге успел думать: «а ведь как верно, что Я всегда на первом плане — и начал с себя и кончил собою. И с чего начал: «жертва» — какое плутовство; будто я от ученой известности отказываюсь, и от кафедры — какой вздор! Не все ли равно, буду так же работать, и так же получу кафедру, и так же послужу медицине. Приятно человеку, как теоретику, замечать, как
играет эгоизм его мыслями на практике».
Но это были только мимолетные отголоски, да и то лишь сначала. А вообще, вечер шел весело, через полчаса уж и вовсе весело. Болтали,
играли, пели. Она спит крепко, уверяет Мосолов, и подает пример. Да и нельзя помешать,
в самом деле:
комната,
в которой она улеглась, очень далеко от зала, через три
комнаты, коридор, лестницу и потом опять
комнату, на совершенно другой половине квартиры.
Тотчас же составилась партия, и Лопухов уселся
играть. Академия на Выборгской стороне — классическое учреждение по части карт. Там не редкость, что
в каком-нибудь нумере (т, е.
в комнате казенных студентов)
играют полтора суток сряду. Надобно признаться, что суммы, находящиеся
в обороте на карточных столах, там гораздо меньше, чем
в английском клубе, но уровень искусства игроков выше. Сильно игрывал
в свое-то есть
в безденежное — время и Лопухов.
— Милое дитя мое, вы удивляетесь и смущаетесь, видя человека, при котором были вчера так оскорбляемы, который, вероятно, и сам участвовал
в оскорблениях. Мой муж легкомыслен, но он все-таки лучше других повес. Вы его извините для меня, я приехала к вам с добрыми намерениями. Уроки моей племяннице — только предлог; но надобно поддержать его. Вы
сыграете что-нибудь, — покороче, — мы пойдем
в вашу
комнату и переговорим. Слушайте меня, дитя мое.
— Ах, как весело будет! Только ты, мой миленький, теперь вовсе не говори со мною, и не гляди на меня, и на фортепьяно не каждый раз будем
играть. И не каждый раз буду выходить при тебе из своей
комнаты. Нет, не утерплю, выйду всегда, только на одну минуточку, и так холодно буду смотреть на тебя, неласково. И теперь сейчас уйду
в свою
комнату. До свиданья, мой милый. Когда?
Через час времени жандарм воротился и сказал, что граф Апраксин велел отвести
комнату. Подождал я часа два, никто не приходил, и опять отправил жандарма. Он пришел с ответом, что полковник Поль, которому генерал приказал отвести мне квартиру,
в дворянском клубе
играет в карты и что квартиры до завтра отвести нельзя.
Сверх дня рождения, именин и других праздников, самый торжественный сбор родственников и близких
в доме княжны был накануне Нового года. Княжна
в этот день поднимала Иверскую божию матерь. С пением носили монахи и священники образ по всем
комнатам. Княжна первая, крестясь, проходила под него, за ней все гости, слуги, служанки, старики, дети. После этого все поздравляли ее с наступающим Новым годом и дарили ей всякие безделицы, как дарят детям. Она ими
играла несколько дней, потом сама раздаривала.
Действительно, он сказал правду:
комната была не только не очень хороша, но прескверная. Выбора не было; я отворил окно и сошел на минуту
в залу. Там все еще пили, кричали,
играли в карты и домино какие-то французы. Немец колоссального роста, которого я видал, подошел ко мне и спросил, имею ли я время с ним поговорить наедине, что ему нужно мне сообщить что-то особенно важное.
…Грустно сидели мы вечером того дня,
в который я был
в III Отделении, за небольшим столом — малютка
играл на нем своими игрушками, мы говорили мало; вдруг кто-то так рванул звонок, что мы поневоле вздрогнули. Матвей бросился отворять дверь, и через секунду влетел
в комнату жандармский офицер, гремя саблей, гремя шпорами, и начал отборными словами извиняться перед моей женой: «Он не мог думать, не подозревал, не предполагал, что дама, что дети, чрезвычайно неприятно…»
Дедушка молча встает с кресла и направляется
в комнаты. Он страстно любит карты и готов с утра до вечера
играть «ни по чем». Матушка, впрочем, этому очень рада, потому что иначе было бы очень трудно занять старика.
Часов с десяти стол устилался планами генерального межевания, и начиналось настоящее дело.
В совещаниях главную роль
играл Могильцев, но и Герасимушка почти всегда при них присутствовал. Двери
в спальню затворялись плотно, и
в соседней
комнате слышался только глухой гул… Меня матушка отсылала гулять.
В дом Шереметева клуб переехал после пожара, который случился
в доме Спиридонова поздней ночью, когда уж публика из нижних зал разошлась и только вверху,
в тайной
комнате,
играли в «железку» человек десять крупных игроков. Сюда не доносился шум из нижнего этажа, не слышно было пожарного рожка сквозь глухие ставни. Прислуга клуба с первым появлением дыма ушла из дому. К верхним игрокам вбежал мальчуган-карточник и за ним лакей, оба с испуганными лицами, приотворили дверь, крикнули: «Пожар!» — и скрылись.
Иногда кроме сотенной «железки»
в этой
комнате играли в баккара.
Потом часть гостей идет
в соседние
комнаты играть в карты.
А там грянула империалистическая война. Половина клуба была отдана под госпиталь. Собственно говоря, для клуба остались прихожая, аванзал, «портретная», «кофейная», большая гостиная, читальня и столовая. А все
комнаты, выходящие на Тверскую, пошли под госпиталь. Были произведены перестройки. Для игры «инфернальная» была заменена большой гостиной, где метали баккара, на поставленных посредине столах
играли в «железку», а
в «детской», по-старому, шли игры по маленькой.
В это время я ясно припоминаю себя
в комнате больного. Я сидел на полу, около кресла,
играл какой-то кистью и не уходил по целым часам. Не могу теперь отдать себе отчет, какая идея овладела
в то время моим умом, помню только, что на вопрос одного из посетителей, заметивших меня около стула: «А ты, малый, что тут делаешь?» — я ответил очень серьезно...
Жена чиновника
играла на рояле, мосье Оливье, или Одифре, — хорошенько не помню, но только господин с польским лицом и французской фамилией, — ставил нас
в позиции, учил ходить по
комнате, садиться, кланяться, приглашать, благодарить.
Я вышел из накуренных
комнат на балкон. Ночь была ясная и светлая. Я смотрел на пруд, залитый лунным светом, и на старый дворец на острове. Потом сел
в лодку и тихо отплыл от берега на середину пруда. Мне был виден наш дом, балкон, освещенные окна, за которыми
играли в карты… Определенных мыслей не помню.
Слышно, как
в соседней
комнате играют на бильярде.
Любовь Андреевна. Минут через десять давайте уже
в экипажи садиться… (Окидывает взглядом
комнату.) Прощай, милый дом, старый дедушка. Пройдет зима, настанет весна, а там тебя уже не будет, тебя сломают. Сколько видели эти стены! (Целует горячо дочь.) Сокровище мое, ты сияешь, твои глазки
играют, как два алмаза. Ты довольна? Очень?
Мать явилась вскоре после того, как дед поселился
в подвале, бледная, похудевшая, с огромными глазами и горячим, удивленным блеском
в них. Она всё как-то присматривалась, точно впервые видела отца, мать и меня, — присматривалась и молчала, а вотчим неустанно расхаживал по
комнате, насвистывая тихонько, покашливая, заложив руки за спину,
играя пальцами.
Один раз, когда мы все сидели
в гостиной, вдруг вошел Иван Борисыч, небритый, нечесаный, очень странно одетый; бормоча себе под нос какие-то русские и французские слова, кусая ногти, беспрестанно кланяясь набок, поцеловал он руку у своей матери, взял ломберный стол, поставил его посереди
комнаты, раскрыл, достал карты, мелки, щеточки и начал сам с собою
играть в карты.
Дети будут пить чай, обедать и ужинать у себя
в комнатах; я отдаю вам еще столовую, где они могут
играть и бегать; маленьким с большими нечего мешаться.
Папа вошел
в комнату скорыми маленькими шажками и подошел к Любочке, которая перестала
играть, увидев его.
Хотя
в обществе знакомых Володи я
играл роль, оскорблявшую мое самолюбие, я любил сидеть
в его
комнате, когда у него бывали гости, и молча наблюдать все, что там делалось.
Перед ужином он отыскал, наконец, Салова, который
играл в карты
в отдаленной
комнате.
Она проснулась, охваченная дрожью. Как будто чья-то шершавая, тяжелая рука схватила сердце ее и, зло
играя, тихонько жмет его. Настойчиво гудел призыв на работу, она определила, что это уже второй.
В комнате беспорядочно валялись книги, одежда, — все было сдвинуто, разворочено, пол затоптан.
Ух, какое большое стекло, а за стеклом
комната, а
в комнате дерево до потолка; это елка, а на елке сколько огней, сколько золотых бумажек и яблоков, а кругом тут же куколки, маленькие лошадки; а по
комнате бегают дети, нарядные, чистенькие, смеются и
играют, и едят, и пьют что-то.
Действительно, с тех пор как умерла моя мать, а суровое лицо отца стало еще угрюмее, меня очень редко видели дома.
В поздние летние вечера я прокрадывался по саду, как молодой волчонок, избегая встречи с отцом, отворял посредством особых приспособлений свое окно, полузакрытое густою зеленью сирени, и тихо ложился
в постель. Если маленькая сестренка еще не спала
в своей качалке
в соседней
комнате, я подходил к ней, и мы тихо ласкали друг друга и
играли, стараясь не разбудить ворчливую старую няньку.
В собрании теперь пустота; наверно, два подпрапорщика
играют на скверном, маленьком бильярде, пьют пиво, курят и над каждым шаром ожесточенно божатся и сквернословят;
в комнатах стоит застарелый запах плохого кухмистерского обеда — скучно!..
Я не могла удержаться от слез и смеха, слушая бедного старика; ведь умел же налгать, когда нужда пришла! Книги были перенесены
в комнату Покровского и поставлены на полку. Покровский тотчас угадал истину. Старика пригласили обедать. Этот день мы все были так веселы. После обеда
играли в фанты,
в карты; Саша резвилась, я от нее не отставала. Покровский был ко мне внимателен и все искал случая поговорить со мною наедине, но я не давалась. Это был лучший день
в целые четыре года моей жизни.
В большой
комнате казармы было пропасть народа: морские, артиллерийские и пехотные офицеры. Одни спали, другие разговаривали, сидя на каком-то ящике и лафете крепостной пушки; третьи, составляя самую большую и шумную группу за сводом, сидели на полу, на двух разостланных бурках, пили портер и
играли в карты.